Жан Ануй - Нас обвенчает прилив… [Ромео и Жанетта]

Жанетта. Это, наверное, называется фатальностью?

Фредерик. Наверное, да.

Жанетта (со вздохом радости.) Как хорошо! Фатальность… Неизбежность…

Фредерик. (после молчания, жестко). Да, это хорошо. Юлия плачет в своей пустой комнате, все рухнуло, надеяться не на что, но все равно хорошо. И то, что сломалось во мне, и всегда теперь будет болеть, тоже хорошо. Все хорошо.

Жанетта. И то, что я такая, какая есть?

Фредерик. Это тоже хорошо. Проще простого понять, что мы не созданы друг для друга, такие мы разные. И мне нужно было полюбить сперва Юлию, чтобы через нее встретить вас, её полную противоположность!

Молчание.

Жанетта. (шепчет). Маленькими мы, наверное, тоже были совсем разными?

Фредерик. Да.

Жанетта. Вы в школе были первым?

Фредерик. Да.

Жанетта. Я так и вижу вас — такой чистенький, с портфельчиком. А я была грязная, нечесаная, платье в пятнах, волосы лезли в глаза. Я вечно прогуливала, чтобы пойти подраться с мальчишками.

Фредерик. (улыбается). Представляю себе!

Жанетта. У нас была банда «Тузы пик». Говорили, будто мы зимним вечером убили одного мальчишку ударами сабо[1]. Нас можно было испугаться — все в чернильной татуировке и всамделишных шрамах! У нас был фокус — мы жевали красную бумагу, и считали, что это придает силы. Мы называли это «министафия». Представляю себе вас в таком же возрасте с вашим чистым воротничком!

Фредерик. Я, наверное, сделал бы вид, что не замечаю вас. Я бы вас, должно быть, ненавидел. У нас тоже была команда, — «Бесстрашные», с воинскими званиями. Мы решили разделаться с местным хулиганьем.

Жанетта. (со смешком). Напрасный труд, примерный мальчик! Чего другого, а этого добра всегда будет достаточно.

Фредерик. Они воровали фрукты у наших родителей, показывали голые задницы прохожим, дергали за косы наших сестер.

Жанетта. Ах, хорошенькие девчоночьи косички! Они на то и созданы, чтобы их дергать!

Фредерик. Мы договорились, что с ними надо покончить враз. И назначили битву на 14 июля[2]. На подготовку была неделя. Ах, подлые твари! Они воткнули лезвия ножей в свои палки!

Жанетта. У нас тоже была большая драка, именно тогда и сломали руку Жюлю Демаршу. У нас это было вечером на Иоанна Крестителя[3]. До этого мы плясали, как дикари, у костров. Я сделала себе американский кастет с гвоздями и всадила его в зад помощнику мэра. Потому что они позвали на помощь родителей, подлецы, когда увидели, что их дело плохо.

Фредерик. У «Бесстрашных» были только камни и палки. Мы дрались в открытую честным оружием. И управлялись с ним лучше. Как они вопили в темноте, когда мы попадали в кого-нибудь!

Жанетта. (Тихо). Один раз вы попали камнем в меня. У меня на колене была дырка с орех. Дайте вашу руку. Вот здесь.

Молчание. Его рука лежит на её колене, он говорит серьезно.

Фредерик. Простите.

Жанетта, Всё это пустяки, сели только вы больше не будете делать мне больно. (Снова молчание. Радостно вздыхает). Как мне хорошо от вашей руки. Я — как лошадка, которая знает, что она больше не споткнется… Как вдруг стало тихо. Разве дождь кончился?

Фредерик. Не знаю.

Жанетта. (Еще через некоторое время.) Как будто что-то тихо разрывается во мне. Мне кажется, что я никогда не сделаю вам зла. Как вы думаете, именно это называют нежностью?

Фредерик. Не знаю.

Жанетта. Я тоже не знала. Я только читала в книгах. Мне казалось, что это придет еще нескоро.

Фредерик. Я тоже так думал…

Жанетта. Но это не настоящая, не правда ли? Слишком уж скоро! Я имею право желать вас, быть счастливой в ваших объятиях, но не любить так. Как могу я вас любить? Я даже не знаю вас.

Фредерик. И я вас не знаю, но вот сегодня вы будете моей женой. Женой и преданным другом, все вместе. На всю жизнь, до самой смерти! Такая чужая, непонятная и далекая. Как странно! И как просто!

Жанетта. Для наших сомкнутых рук, для моей головы на вашем плече это просто. Но для наших сердец…

Фредерик. Все не так, как я представлял себе. Я думал: она будет серьезной и одетой в черное, как другие девушки нашей округи. Спокойное лицо с ясными глазами, аккуратно уложенные волосы… Такой верный цыпленочек, бодро, без жалоб несущий свое бремя рядом со мной. Так нет! Ваши глаза, в которые мне страшно погрузиться, растрепанные космы, разбойничий вид, привычка лгать — все то, что я ненавидел — я люблю!

Жанетта. А если я больше не буду врать и гладко причешусь?

Фредерик. (продолжая). Я думал: у нас будет двое детей. Старшего мы назовем Аленом, он вырастет ужасным озорником, а маленькая Мари, которая появится позже, будет нежная, как птичка. И вечером, когда я вернусь домой после работы, мы станем вместе по складам читать книги. Ну и вот, как все просто. Не будет тихих вечеров под лампой, внимательно-доверчивых глаз. Вместо них — пустые комнаты гостиниц, ваша ложь, наши ссоры, наша боль…

Жанетта. Почему вы говорите об этом с такой нежностью?

Фредерик. Потому что это хорошо. Не так хорошо, как я мечтал, но хорошо. Хорошо, когда дойдешь до чего-нибудь, хотя бы до предела отчаяния, и можно сказать: «Ах, так вот оно. Значит, я уже пришел».

Жанетта. И вы думаете, что мы пришли?

Фредерик. Теперь уже да. Это тянулось неимоверно долго, шли мы странным путем. Но я чувствую ваше тепло рядом со мной, и у этих последних минут перед тем, как мы полностью соединимся друг с другом, привкус помолвки. Именно так!

Жанетта. Вы уверены, что это помолвка со мной?

Фредерик (улыбаясь). Надо думать.

Жанетта (настаивает). И несмотря на то, что вам хотелось другого? И вы принимаете на себя всю ответственность? И если мне будет плохо, то станет плохо и вам, и если ко мне придет горе, то половину, так или иначе, вы берете на себя?

Фредерик. Так или иначе.

Жанетта (говорит после минутного молчания). Я понимаю, почему они серьезны.

Фредерик. Кто?

Жанетта. Настоящие невесты (Встает). Но чего я не понимаю, как после они… они лгут. Как после шепотом рассказывают друг другу на кухне о своих похождениях. Если бы я однажды поклялась вся в белом, с букетом, в церкви, и сказала тому, кто стоит рядом со мной перед алтарем: «С этой минуты я твоя жена, и добро и зло — все наше общее, все пополам — это было бы, как солдатская присяга перед знаменем, и я бы скорее дала себе отрубить руку, чем нарушила ее»! (Поворачивается, кричит). Почему вы все время думаете о Юлии? Почему вы все время говорите о Юлии?

Фредерик. О Юлии? Разве я что-нибудь сказал о ней?

Жанетта. Разве вы себя не слышите? Каждый раз, когда вы умолкаете, вы кричите: «Юлия!»… Каждый раз, когда ваши глаза останавливаются на мне, вы смотрите на нее, и я невольно оборачиваюсь. Ведь вы же знаете, что я её противоположность. Взгляните на меня, это я здесь, я, а не другая, со всем, что во мне есть плохого и хорошего, связанного в запутанный узелок. И берите меня, не распутывая…

Фредерик. Замолчите!

Жанетта. Что вы делаете вдали от неё, вдали от вашей матери, вдали от конторы, от улиц вашей деревни, вдали от всего, что хорошо и незыблемо в этом мире? Почему вы очутились здесь вместе с лживой, растрепанной, орущей девкой, за которую вам стыдно и которая не принесет вам добра? Вы хотите её, так берите скорее — сегодня вечером она уступит вам, она ваша! А утром, удовлетворив свое желание, бегите скорее к своей Юлии. В вашем сердце она, а не я!

Фредерик (взяв её за руку). Перестаньте. Мы причинили друг другу уже достаточно боли.

Жанетта (сопротивляется, вырывает руку). Валяйте, делайте мне больно! Скрутите мне руки, как тогда, когда защищали её! Вы ведь веки-вечные будете пай-мальчиком! И там, в деревне, если бы у неё хватило пороху драться, рискуя своим чистым передничком и аккуратно обернутыми книжечками, она наверняка бы пристроилась к примерным детям из команды «Бесстрашных»!

Фредерик. Сумасшедшая!

Жанетта. И уж точно, вы заслонили бы её собой, сели бы я бросала в неё камни — чтобы ей не было больно, чтобы она не получила ни царапинки! Вы ведь заслонили бы её собой, как сегодня, когда я хотела её ударить, да?

Фредерик (глядя прямо ей в лицо, сурово). Думаю, что да.